...я в тебя пака НЕ влюблена...
читать дальше
- А теперь, - мел в морщинистых руках безошибочно вырисовывал белые кроны
лиственных деревьев на черной доске - попробуем нарисовать дерево, начнем со…»-
голос старого учителя потонул в размышлениях мальчика, у которого, в отличие, от
всего класса, был не пустой акварельный лист, а пейзаж, с рыцарями, сражающимися
на мечах и стоящими в стороне девушкой и эльфийкой.
Когда я был ребенком, и учился в седьмом классе, я ходил на уроки живописи. Мы с соседом Ленькой, хоть и славились не усидчивыми, но ходили на уроки регулярно,
или, по крайней мере, нам так казалось.
- Григорий, не отвлекайся, а почему у тебя на листе что-то уже нарисовано?! Я
разве говорил это рисовать?
Ну, вот сейчас начнется. Вы представляете, и это я слышу на каждом занятии. Как
будто я сюда, не затем, чтобы рисовать, а для того, чтобы выполнять его приказы
пришел. Ну, вот «возвращаемся в Женеву, начинаем все сначала». А он все продолжает и
продолжает втолковывать мне что-то, не замечая, что я его уже не слышу.
«Ну, разве можно, это же неуважение к старшим. Ему не сказали, он рисует!».
Григорий бережно взял рисунок, сложил его в папку к остальным и достал новый лист.
- Так-то лучше» - удовлетворенно сказал учитель.
Оставшуюся часть урока класс, их еще называют дополняшками, рисовал кроны
деревьев.
Гриша не удержался и нарисовал под деревьями Льва и Единорога, мирно лежащих
рядом, но смотрящих в разные стороны. За спиной Единорога были ясень, лиственница,
яблоня, сирень и что-то в виде сакуры. За Львом - дуб, рябина, клен, вишня. И под
последним деревом, в корнях, маленький кролик. Он везде их рисовал, как свою
подпись, что вроде подтверждения-«Да, это нарисовал Гриша».
Заверещал звонок. Все сразу же пришло в движение, ребята засобирались.
«Встречаемся на следующей неделе. В понедельник. Леонид, Григорий, не забудьте»
Я хорошо помню каждый урок. Нашего учителя звали Валентин Николаевич. Милый
древних веков старичок, с лысиной, окаймленной седым венчиков волос. Я так же
помню, что он разрешал нам гулять по всему классу, но не пускал в одну комнатку у
окна.
Однажды, когда он в панике закрывал дверь, я успел разглядеть там, на холсте силуэт,
какого мифологического зверя. И с тех пор, я не знал покоя, мне надо было туда
попасть.
Валентин Николаевич опять что-то объяснял. Ленька на другом конце класса
развернул записку-самолетик, пролетевший под самым носом учителя. Там было
сказано: «сегодня я решил, остаться после уроков и проникнуть таки, в картинную
коморку! Ты со мной?»
Этой картинной коморкой мы называли как раз ту самую комнатку. Леонид
развернулся на стуле и указал на Гришу, не пальцем, а всей кистью. Ладонь, которой
была опущена вниз. Это означало: «ты». Дальше, он провел пальцем от брови к уху, это
означало: «сошел с ума». Гриша развел одной правой рукой, знаком спрашивая:
«почему?» После чего последовало Ленькино распинание, что он в коморку не пойдет,
ни за какие сокровища мира, что его Валентин Николаевич потом просто убьет, а
Гришу вообще повесит, он указал на акварельный лист, на акварельной бумаге.
Прошел урок и Грише, все-таки удалось уговорить Леонида составить ему компанию в
преступной деятельности. Когда закончились занятия, ребята выскочили из раздевалки
под предлогом того, что один из них, а это был Гриша, забыл краски на стуле. Потом
они спрятались в мужском туалете и стали ждать, пока уборщица пойдет менять воду,
Но ни сегодня, ни в последующие дни им туда попасть не удалось.
Прошел год, я рос. Но общаться с Валентин Николаевичем легче не становилось. Разве,
что я стал его лучше понимать. С Ленькой мы расстались несколько месяцев назад, и
моя мечта, попасть в картинную коморку вместе с ним, растаяла в заднем стекле,
набитой вещами машины. Они переехали в Краснодар. Но время шло. А дальше было
так:
Сегодня Валентин Николаевич оставил Гришу, за какие то провинности после
занятий. Его заставили убирать класс. Подметать, мыть пол и мольберты. Он начал с
самого крайнего у двери, он был также и самым грязным. Возле бывшего Ленькиного
мольберта нахлынули грустные воспоминания. Но Гриша решил не думать о них,
убеждая себя в том, что Леньке тоже грустно. Оставшиеся три мольберта были чистые,
это даже было странно. Конечно, стол самого Валентин Николаевича сиял чистотой.
На нем было много красок, листов, альбомов, кисточек и книг о Леонардо да Винчи и
Боттичелли. Так же там был Айвазовский. А еще там было много книг из серий: «Я
учусь рисовать», «Рисуем…», «Акварелька» и « Как научиться рисовать…».
И еще на столе лежала пластинка с надписью: « Лоли-Лоли» и « За гранью». Лоли-Лоли
был псевдоним Любы Лур-о-вской или Луровск-о-й. Гриша в этом не разбирался. Луровская была, уже не молодой певичкой, с все еще режущим, запредельным голосом. Но,
не смотря на это, она еще кому-то нравится?
- Ну, что, уже убрал? - Валентин Николаевич входил в свой кабинет, - эх, Гриша,
Гриша, но разве это можно, рисовать пока еще не разрешили? На уроке?
-Разве можно слушать эту Лоли-Лоли» - подхватил Гриша.
-Ну, - Николаевич замялся, - каждому нужна Муза, тебя ведь тоже что-то
вдохновляет?
-Разве может быть музой эта пила?
-Просто, на то время, других вариантов у меня не было, а старая Муза от меня
ушла. Это бывает. С тех пор прошло много времени…
Так мы и подружились. Если конечно можно так сказать. Через некоторое время я
стал специально оставаться после уроков. Валентин Николаевич рассказывал мне о
музе, о вдохновении. Он сказал, что если начать слишком много работ, то муза будет
покидать тебя с каждым новым начинанием, пока ты все не закончишь. И что иногда
музы влюбляются в твое новое творение, и тогда ты долго не можешь завершить
работу, поддаваясь мольбам своего ангела. Так же, Валентин Николаевич познакомил
меня с творчеством Шекспира и Гоголя. С теми произведениями, которые мы не
проходили. И которые казались ему источником вдохновения. Показал свои копии
работ Леонардо, Дюрера и других известных и неизвестных художников. Однажды он
разрешил мне войти в заветную комнатку.
Георгий, с замершим сердцем, вошел в коморку. Изнутри она была похожа скорее
на мансарду. Там было много света, пахло краской и разбавителем. Под потолком, к
балкам были привязаны клетки с птичками. На окнах были витражи. Везде стояли
мольберты с картинами. Трехногий этюдник, с расположившимися на нем, вперемешку
с красками чашками чая, стоял посреди комнаты, под одной из низко весящих клеток.
На картинах были самые разные темы: от рождения до смерти. Одна из картин,
изображала русалку, с изумлением и ужасом, глядевшую на подводный мир. На другой,
у стены, изображался связанный воин, в окружении рыцарей, на одеждах которых был
такой же герб, как у него самого, в руках у них были мечи. Гриша смотрел на все это с
радостью и восхищением. На картинах с боку, изображались Единорог и воительница,
ведущая его под уздцы. А за ними стояла картина с человеком, пересекающим реку на
черном быке, у него было скрыто лицо, и вокруг роились белые бабочки. На двух
картинах, что были дальше темы, были более печальные. На правой - затопленная
деревня. И люди, вылавливающие из реки мертвых. На левой - повешенный на кресте
человек и стая ворон, клюющих останки.
После этого дня, Гриша часто приходил сюда, разглядывал новые картины. Вбирал
образы. Смотрел, как Валентин Николаевич рисует. Ему нравилось проводить в этой
галереи время. Тут было много старых вещей, и Гриша часто рисовал с них
натюрморты.
Через некоторое время мне представился шанс поступить в художественное
училище. И я за одну ночь нарисовал сюжет, который рассказал мне Николаевич.
Море, шторм, крушение корабля, а наверху безмятежный вечер и божества: солнце и
луна, играющие в шахматы, звездочками и лучиками. Мою работу на творческом
конкурсе оценили как лучшую. Меня приняли. Через некоторое время Валентин
Николаевич умер. Он нарисовал последнюю свою картину и умер. Может от старости, а
может, вдохновение ушло, образы истощились. Или он просто прошел свой путь от
начала до конца. Сегодня дождливая осенняя ночь, с 20 на 21 октября, улица
Луговская, дом 6, кв 5. Поет Лоли-Лоли.
К стити - а такая пивица и правда есть! Эт не после Макс-Фраевский заворот, не в коем случае...
Лоли-Лоли
- А теперь, - мел в морщинистых руках безошибочно вырисовывал белые кроны
лиственных деревьев на черной доске - попробуем нарисовать дерево, начнем со…»-
голос старого учителя потонул в размышлениях мальчика, у которого, в отличие, от
всего класса, был не пустой акварельный лист, а пейзаж, с рыцарями, сражающимися
на мечах и стоящими в стороне девушкой и эльфийкой.
Когда я был ребенком, и учился в седьмом классе, я ходил на уроки живописи. Мы с соседом Ленькой, хоть и славились не усидчивыми, но ходили на уроки регулярно,
или, по крайней мере, нам так казалось.
- Григорий, не отвлекайся, а почему у тебя на листе что-то уже нарисовано?! Я
разве говорил это рисовать?
Ну, вот сейчас начнется. Вы представляете, и это я слышу на каждом занятии. Как
будто я сюда, не затем, чтобы рисовать, а для того, чтобы выполнять его приказы
пришел. Ну, вот «возвращаемся в Женеву, начинаем все сначала». А он все продолжает и
продолжает втолковывать мне что-то, не замечая, что я его уже не слышу.
«Ну, разве можно, это же неуважение к старшим. Ему не сказали, он рисует!».
Григорий бережно взял рисунок, сложил его в папку к остальным и достал новый лист.
- Так-то лучше» - удовлетворенно сказал учитель.
Оставшуюся часть урока класс, их еще называют дополняшками, рисовал кроны
деревьев.
Гриша не удержался и нарисовал под деревьями Льва и Единорога, мирно лежащих
рядом, но смотрящих в разные стороны. За спиной Единорога были ясень, лиственница,
яблоня, сирень и что-то в виде сакуры. За Львом - дуб, рябина, клен, вишня. И под
последним деревом, в корнях, маленький кролик. Он везде их рисовал, как свою
подпись, что вроде подтверждения-«Да, это нарисовал Гриша».
Заверещал звонок. Все сразу же пришло в движение, ребята засобирались.
«Встречаемся на следующей неделе. В понедельник. Леонид, Григорий, не забудьте»
Я хорошо помню каждый урок. Нашего учителя звали Валентин Николаевич. Милый
древних веков старичок, с лысиной, окаймленной седым венчиков волос. Я так же
помню, что он разрешал нам гулять по всему классу, но не пускал в одну комнатку у
окна.
Однажды, когда он в панике закрывал дверь, я успел разглядеть там, на холсте силуэт,
какого мифологического зверя. И с тех пор, я не знал покоя, мне надо было туда
попасть.
Валентин Николаевич опять что-то объяснял. Ленька на другом конце класса
развернул записку-самолетик, пролетевший под самым носом учителя. Там было
сказано: «сегодня я решил, остаться после уроков и проникнуть таки, в картинную
коморку! Ты со мной?»
Этой картинной коморкой мы называли как раз ту самую комнатку. Леонид
развернулся на стуле и указал на Гришу, не пальцем, а всей кистью. Ладонь, которой
была опущена вниз. Это означало: «ты». Дальше, он провел пальцем от брови к уху, это
означало: «сошел с ума». Гриша развел одной правой рукой, знаком спрашивая:
«почему?» После чего последовало Ленькино распинание, что он в коморку не пойдет,
ни за какие сокровища мира, что его Валентин Николаевич потом просто убьет, а
Гришу вообще повесит, он указал на акварельный лист, на акварельной бумаге.
Прошел урок и Грише, все-таки удалось уговорить Леонида составить ему компанию в
преступной деятельности. Когда закончились занятия, ребята выскочили из раздевалки
под предлогом того, что один из них, а это был Гриша, забыл краски на стуле. Потом
они спрятались в мужском туалете и стали ждать, пока уборщица пойдет менять воду,
Но ни сегодня, ни в последующие дни им туда попасть не удалось.
Прошел год, я рос. Но общаться с Валентин Николаевичем легче не становилось. Разве,
что я стал его лучше понимать. С Ленькой мы расстались несколько месяцев назад, и
моя мечта, попасть в картинную коморку вместе с ним, растаяла в заднем стекле,
набитой вещами машины. Они переехали в Краснодар. Но время шло. А дальше было
так:
Сегодня Валентин Николаевич оставил Гришу, за какие то провинности после
занятий. Его заставили убирать класс. Подметать, мыть пол и мольберты. Он начал с
самого крайнего у двери, он был также и самым грязным. Возле бывшего Ленькиного
мольберта нахлынули грустные воспоминания. Но Гриша решил не думать о них,
убеждая себя в том, что Леньке тоже грустно. Оставшиеся три мольберта были чистые,
это даже было странно. Конечно, стол самого Валентин Николаевича сиял чистотой.
На нем было много красок, листов, альбомов, кисточек и книг о Леонардо да Винчи и
Боттичелли. Так же там был Айвазовский. А еще там было много книг из серий: «Я
учусь рисовать», «Рисуем…», «Акварелька» и « Как научиться рисовать…».
И еще на столе лежала пластинка с надписью: « Лоли-Лоли» и « За гранью». Лоли-Лоли
был псевдоним Любы Лур-о-вской или Луровск-о-й. Гриша в этом не разбирался. Луровская была, уже не молодой певичкой, с все еще режущим, запредельным голосом. Но,
не смотря на это, она еще кому-то нравится?
- Ну, что, уже убрал? - Валентин Николаевич входил в свой кабинет, - эх, Гриша,
Гриша, но разве это можно, рисовать пока еще не разрешили? На уроке?
-Разве можно слушать эту Лоли-Лоли» - подхватил Гриша.
-Ну, - Николаевич замялся, - каждому нужна Муза, тебя ведь тоже что-то
вдохновляет?
-Разве может быть музой эта пила?
-Просто, на то время, других вариантов у меня не было, а старая Муза от меня
ушла. Это бывает. С тех пор прошло много времени…
Так мы и подружились. Если конечно можно так сказать. Через некоторое время я
стал специально оставаться после уроков. Валентин Николаевич рассказывал мне о
музе, о вдохновении. Он сказал, что если начать слишком много работ, то муза будет
покидать тебя с каждым новым начинанием, пока ты все не закончишь. И что иногда
музы влюбляются в твое новое творение, и тогда ты долго не можешь завершить
работу, поддаваясь мольбам своего ангела. Так же, Валентин Николаевич познакомил
меня с творчеством Шекспира и Гоголя. С теми произведениями, которые мы не
проходили. И которые казались ему источником вдохновения. Показал свои копии
работ Леонардо, Дюрера и других известных и неизвестных художников. Однажды он
разрешил мне войти в заветную комнатку.
Георгий, с замершим сердцем, вошел в коморку. Изнутри она была похожа скорее
на мансарду. Там было много света, пахло краской и разбавителем. Под потолком, к
балкам были привязаны клетки с птичками. На окнах были витражи. Везде стояли
мольберты с картинами. Трехногий этюдник, с расположившимися на нем, вперемешку
с красками чашками чая, стоял посреди комнаты, под одной из низко весящих клеток.
На картинах были самые разные темы: от рождения до смерти. Одна из картин,
изображала русалку, с изумлением и ужасом, глядевшую на подводный мир. На другой,
у стены, изображался связанный воин, в окружении рыцарей, на одеждах которых был
такой же герб, как у него самого, в руках у них были мечи. Гриша смотрел на все это с
радостью и восхищением. На картинах с боку, изображались Единорог и воительница,
ведущая его под уздцы. А за ними стояла картина с человеком, пересекающим реку на
черном быке, у него было скрыто лицо, и вокруг роились белые бабочки. На двух
картинах, что были дальше темы, были более печальные. На правой - затопленная
деревня. И люди, вылавливающие из реки мертвых. На левой - повешенный на кресте
человек и стая ворон, клюющих останки.
После этого дня, Гриша часто приходил сюда, разглядывал новые картины. Вбирал
образы. Смотрел, как Валентин Николаевич рисует. Ему нравилось проводить в этой
галереи время. Тут было много старых вещей, и Гриша часто рисовал с них
натюрморты.
Через некоторое время мне представился шанс поступить в художественное
училище. И я за одну ночь нарисовал сюжет, который рассказал мне Николаевич.
Море, шторм, крушение корабля, а наверху безмятежный вечер и божества: солнце и
луна, играющие в шахматы, звездочками и лучиками. Мою работу на творческом
конкурсе оценили как лучшую. Меня приняли. Через некоторое время Валентин
Николаевич умер. Он нарисовал последнюю свою картину и умер. Может от старости, а
может, вдохновение ушло, образы истощились. Или он просто прошел свой путь от
начала до конца. Сегодня дождливая осенняя ночь, с 20 на 21 октября, улица
Луговская, дом 6, кв 5. Поет Лоли-Лоли.
К стити - а такая пивица и правда есть! Эт не после Макс-Фраевский заворот, не в коем случае...
Эт я тож не говорила, милен.